* * *

Полине Барсковой

А что жили нечисто и спали кучкой,
так у нас в белье завелась собачка,
а внутре у ней копошилась стая:
восемь голых душ и одна чужая.

А как стали мы громко делить заначки,
девять душ повыпали из собачки;
тех Господь прибрал, этих мать приспала,
а одна насобачилась и всосала:

и про то всосала, как мы сосали,
и про то, как проссали – но вдруг зассали,
как мы приняли серого, спели Lutum
и доели душу под Ленинградом,
как мы приняли жесткого под Варшавой
и проверили ощупью, кто здесь вшивый,
а как приняли умного под Сухуми,
то и сами
всосами.

Ах, собаченька, сука чужая, вшая, -
насосалась и выросла пребольшая,
пре-го-лод-на-я.
Глядь – а мы тут лежим такие
беленькие, мягенькие, тупенькие,
кучкой сонненькие, пачкою никакие.
Ты и так зашла, и вот так зашла,
и вот так понюхала, и вот так зашла,
а поесть нас все-таки не смогла, -

—————————————не смогла,

—————————————не смогла,

—————————————побрезговала,

—————————————от духовного голода померла.

А мы приняли тихого, взяли тачку
и отправились, котики, хоронить собачку,
и пока копали, пока топтали,
ничего, ты поверишь, не принимали, -

—————————————бо хоть мы и ели, кого хотели,

—————————————бо хоть и ебали, в кого попали, -

—————————————но ведь всё-то мы, котики, понимали,

—————————————всё-то мы понимали.

* * *

—————————————Вл. Ермилову

Смерть, где твое сверло
и молоточек двурезиновый,
и скальпель толстенький брюшистый,
и ранорасширитель реечный,
и зеркало для отведения
больного сердца в эту сторону,
чтобы сказать ему тихонечко
на ушко левого предсердия,
что лучше, мальчик, по-хорошему,
что ты не хочешь по-плохому.
Да кто же хочет по-плохому?
Нас ждет победа над запущенным,
оно должно быть остановлено.

А, вот уже и остановлено.

* * *

—————————————Oh, say! can you see

—————————————By the dawn's early light...

Друг мой, видишь ли ты в раннем блеске зари,
как наш рой золотой наполняет собою подлесок?
Друг мой, слышишь ли ты сквозь ветвей перезвон ледяной
наш единый придушенный шелест:

——————- Ничего, ничего, не волнуйтесь за нас, мы потерпим?

Друг мой, щепочка, щепочка, елочкин дух смоляной,
подтверди мне нормальность полета, широкополосность
озаряемых зенками бурых ночных тягачей
новоявленных просек;
пусть протянутый вышкою щуп световой
в утешенье тебе осияет прекрасные зубья
наших сильных родных лесопил;
опиши мне скорей
топора исторически значимый профиль, --
и тогда я с восторгом скажу и себе, и тебе:

——————- О, пускай же вовеки сочится из нас смоляное!

——————О, пускай мы всегда

——————задыхаемся в мертвом ветру,

——————превращаемся в наледь сапожную,

——————в черную мерзлую землю -

——————золотые такие, -

——————пускай, нам нисколько не жалко:

—————————————мы недаром в рассвет ледяной

—————————————после утренней каши смурной

—————————————выпадали на плац карусельный,

—————————————неспроста после кори

—————————————в начале ветрянки

—————————————под свинку

—————————————простынку

—————————————влачили сушить к батарейке;

—————————————неспроста

—————————————надевали ботинки — и нас выводили по двое,

—————————————и пред елочкой мертвой,

—————————————бессмертной в своей крестовине,

—————————————мы взывали:

——————————————————-Te Deum, Снегурочка, смилуйся с третьего раза! -

—————————————и украдкой тащили ко рту сероватые щепки,

—————————————спешили, дурашки,

—————————————причаститься единого отчего лесоповала.

Новогодние елки, рабочая черная ветвь!
Их рубили — летели пустые лучинки, сырые очистки,
простоглазые слезки, мещанские чьи-то занозки, -
не шаламки, не свешки, не чистого золота оськи, -
где таким разъебаться о краснодеревую стенку,
нанизаться ноздрями на нашу крученую строчку, -
бурлючку такую, нахлебку.

——————То ли дело как мы полетим над страной, над страной

——————мы так низко летим над землею родной ледяной

——————боже мой, Николай, вот оно и случилось со мной,

——————и с тобою, сияющий в фарах бесценный родной,

——————вот оно-й, вот оно-й.

——————Так скажи мне, мой друг, а и видишь ли ты хоть чего,

——————что-то я, Николай, не могу разглядеть ничего, -

——————лишь бумажную волглую грязь под ногтями майора

——————а казалось - покажут кино, - ах, какое покажут кино! -

——————про как мы не просить, не кричать, про как мы не говно, не говно, ---

—————————————ну-ка, глянь-ка еще раз, а то под ногтями темно

—————————————чо-то, сука, темно и темно.

* * *

Все исходящие изошли
белым, бескровным, бессеменным;
жалкую судорогу писца
жадно вылизал клякс-папир.
Кажется, виден кусочек «сп»,
кусочек «а» и кусочек «те»;
видимо, сказано: «Боже мой!

Что за черника в этом году».

* * *

Недоспатый и переодетый влекомый спросонья в сад
может идти вперед, но смотреть назад,
намертво пойманный цепкою и сухою
неумолимой рукою;
всякий же прочий, выросший из гамаш,
подрастерявший мамаш
ходит лицом вперед, но живет спиной
чует спиной, как постукивает по ней
крепеньким пальцем цепкая и суха
неумолима рука
шестиперстая, потому что тому дала и тому дала
и тебе голоштанному припасла
нулевой урок, а светлым светло
и нутро дрожит
и пустой стишок повторяет;
ты бежишь-бежишь, а она впереди

догоняет.

* * *

За морем телушка-полушка
пишет в Омск двойняшке-цельняшке:
«Леночка, да ты идиотка;
Не затем мы альбрехт и бейзер,
чтобы ты жевала их ягель,
столбиком крестилась на танки,
разбивала лоб о поклонку,
плакала под их телевизор
струйкою парной натуральной
высоколактозной;
Девочка моя, рогоноша,
мы же для тебя эти вирши,
эти белоснежные польты,
пополам порватые сердцы,
штопанные белою лентой
умные подходцы;
Это, сука, больно, Елена,
лапка, нефтяное копытце,
что ж я так скучаю пиздец-то,
что ж это за ебань такая,
что же мы творим с тобой, дура,
где же меня носит?
Леночка, родная порода,
съешь это письмо, если надо,
проглоти его без остатка,
пусть лежит в одном из желудков,
где торшер и книжка, -
только не бередь мою душу,
не вари во рту эту кашу,
сухарей не ешь этих мягких,

чаю их не пей, понимаешь».

* * *

...и орет, как сурок, увидавший родные тени,
как девица на выданье послевоенной тайны, -
а капрал-то наш говорил: «Она
долготерпит, немотствует, смотрит в пол,
не завидует, верит почти всему,
только эдак румянится и того;
ну, дойдем - увидите, пацаны”.

...и ногами сучит, как по первости опоённый,
как в холодной военной камере невоенный, -
а капрал-то наш обещал: «Она
не гордится, не просит, не мыслит зла,
не бесчинствует, разве куснет разок -
так комар и тот бы куснул сильней;
ну, добудем, - поймете, а счас чего».

...и хрипит, как бессмертный, которого убивают,
как Господень сыночек, когда его прибивают, -
а капрал-то наш говорил про нее,
что она, мол, ребята, покроет всех,
переносит всё, не перестаёт
до тех пор, пока ты не станешь муж,
и еще обязательно прибавлял:
«Победим - узнаете, что да как».

И пошел уже день седьмой, шестой
этой нашей Любви непростой, непростой,
и глядишь - порой у нее в глазах
нет-да-нет и мелькнет, словно нам она
не завидует;
и уже кончается наш постой
(и Коринф отстой, и Эфес отстой) -
а у нас в крови словно яд густой
от ее укуса, и стал ли ты муж -
ты от этого яда вовек не узнаш;
заглянёшь в дыру - там престол пустой,
на престоле гвоздь поржавевший;
только медь кимвальна давится немотой,
только плачет капрал над своей мечтой,
только Дух Святой кружится над чернотой

да комар охуевший.

* * *

О, мышка белая, скажи мне, что с тобой?
Уже заря, а ты еще в предродовой,
как вечером вчера была в предродовой,
как утром до того была в предродовой:
под предстоятельный веселый вой
кладешь дюймовочьи дрожащие поклоны
перед фланелевым тюком
с околоплодным сладостным душком
и всем заносчивым, заёрзанным простынкам
клянешься, что себя в невинности блюла,
читала Спока, сисинец пила,
что ты добрее всех в подпольном сером светее
и что белейшего из выживших в помете
отдашь в родильное - петь вечную хвалу

кровавым тряпкам на полу.

* * *

открывается аптечка в пузе человечка
только в ней ни пузыречка, ни глоточка стоптуссина
или просто кодеина в связке с парацетамолом ни единой пачки
видно, воры виноваты - просекли, варравье семя,
что Господь наш милосердый
в каждом пузике однажды делает закладку:
понемножку кодеина, понемножку лития -
и пей из чаши Бы́тия: до самого изъятия
как раз и хватит зелия от страшной боли бытия;
а теперь у человечка даже сняться нечем -
в животе один лишь хмурый
вечерок с мукою снежной, пол-потертого мешочка;
для чего эта закладка в человечке, Боже непонятный? -
непонятно; человечек поджимает хвостик,
иголочка в два стежочка на нем ставит крестик -
и в трясении священном всходит человечек
с пузом, хлопающим дверкой, к небесной аптечке, -
где ни пачки, ни мешочка и ни пузыречка,

бо для Бога жид крещеный аки вор прощенный.

* * *

Патриотический вальс

Есть кто живой? - не я, не я
я - это вогкая простыня
под дрожащей рукою Родины не такой.
Что она водит по мне, по мне,
что она ловит в складках меня,
каких предсмертвующих бесенят
она вытягивает из меня
артрозными пальцами в перстенях
с чеканкой «Спаси или сохрани»? -
да таких: чернявых с известной звездой,
с папиным носом, с демкиной бородой,
и ночное радио «Мой полицай»
у них из ушек ей страшно поет
о цене любви на живца.

Есть кому жить? - не мне, не мне
с этой ни мертвою и ни-ни,
под которую как ты ни подстелись,
она собьет тебя в липкий ком
под испачканным животом -
а я страдал, что лежу пластом,
что вечно лежу под нею пластом,
и про кто ж ей под старость стакан воды,
и про что я ей за ее труды
и за пятна следов от ее трудов,
запекающиеся на спине.

Кем ей живиться? - не мной, не мной,
вот я и вырос ее чужой,
страшный, ни мертвый и ни большой,
с радио, хлещущим из ушей,
и черной дрянью копыт;
И что я вижу с адских высот? -
волчаливый сучий тамбовский взгляд,
рудоносных пролежней затхлый пот
да стакан с зубами ее ребят -
и тлеет вогкая простыня,

не способная для огня.

* * *

Режешь крест-накре́ст сероватый хлеб -
в синеватой руке прыгнет белый нож;
на конце ножа поднеси к губам
это, красным напитанное теперь,
этот свой неправильный опреснóк:
видно, бэби, Песах недалеко;
видно, бэби, Господь разберет своих;
видно, всех-то тебе и осталось дел -
развязать себя, обещать калач,
завести себя в чащу, взмахнуть ножом,

откупиться от мамки, споить отца.

* * *

В майскую девятую пятницу
умирает Яков Исаевич;
под окном две девочки лаются,
бьются за какого-то Лифшица -
из смертельных ртов изрыгаются
орденские страшные ленточки,
обвивают черные веточки;
выключи кино, завали окно:
Якову Исаичу все равно.

Вот она, война, наша мать родна:
в каждой подворотне стоит она,
спрашивает, нет ли мобильника,
а когда найдет (а она найдет) -
ногтем подцепляет и в рот кладет
все наши нерезкие фотки резкие,

все наши жидовские смерти русские.

* * *

Свинолюбивый гергесинец
стоит ничком над унитазом
лежит расслабленный в вагоне
сидит упыренный в совете
а дома свиночки поспали,
потом поели и поспали,
потом поели.

А Коловратий полоумный
полуживой, полуодетый
стоит ничком над унитазом
и легион себя нечистых
в него глумится и глядится
и раскаленными зубами
поскреживает и смеется -
не попуститься.

О Боже, Боже, страшный Христе!
Тебе всё трюки ради Правды
по стуку бдительных соседей
под гром оваций -
а свиночки кричат предсмертно,
а одинокий гергесинец
над жадной пропастью рыдает,
а опустевший Коловратий
стоит ничком в своей блевоте,
гвоздей не ест, стихов не пишет,
дышать не может.

О Боже, Боже, Христе страшный!
Нормально жили на зарплату,

не пили больше, чем по триста.

* * *

Псал. 22 (синх. перев.)

——————Лене Фанайловой

-¹ Невеста пахнет флердоранжем

и мутной Балтикой без цифры;

у жениха на полшестого

назначен выброс документов;

кому и девочка затычка,

кому подследственный невеста,

кому товарищ дознаватель -

мохнатый выродец Тамбова -

скулит и горько и протяжно,

что выйдет горше и протяжней;

⁰ куда нам горше и протяжней -

мы еле тянем эту ноту

мы Лена, девочка с букетом,

нас вечно тянет женихаться

под черной Балтикой, в веночках

из диких терний подворотных.

¹ Господь ты нашей подворотни,

ни в чем не будем мы нуждаться

² на злачных пажитях пасомы

товарищем с тугим портфелем,

³ у тихих вод почти бескровных,

наставленные где попало

ради названий новых улиц;

⁴ а если насмерть в дых под ребра

и тени в подписи невнятно -

не бойся, Лена, он с тобою,

помашет жезлом и отвянет;

⁵ возьми себе пол-пайки с полки

долей после отстоя пены

отлей по крику на оправку

⁶ и вот уже вполне нормально

и дом (Его) не так уж засран

и мы тут, девочка, надолго

⁷ ой, девочки, жених небесный

карает пиздит значит любит

* * *

«Если нам удастся продержаться до того часа,
когда в монастырях начнется утреня, мы будем
спасены, ибо монахи начнут богослужение и
сменят нас в молитве».

—————————————(А. Гаврилову)

Пойдем работать пионерами в юннаты:
ложиться парами в кружок по воскресеньям
и упоительно от зорьки до зарницы
фыфыркать демонам в коричневый животик --->

——a там проснутся бенедиктые монахи

——и ну как станут с нами соцсоревноваться —

——а мы откинемся на алые простынки

——и надорвем себе животики густые.

* * *

Вон там, внизу, он так поблескивает, -
так, погляди, фольгой конфетною, -
вон там, смотри, в снегу протоптано -
мы на коленках все попробовали;
Нет, ты не пробуй самым кончиком, -
ты не распробуешь про главное -
как ты тут скрюченный останешься,
свалив на все четыре стороны;
Вот ты свалил в четыре стороны -
а языком прилип, оказывается, -
давай, болтай им, где окажешься -
оно только больнее делается.
Давай, лизни железный занавес, -
мы на коленках все попробовали -

и всё распробовали, знаешь ли.

* * *

Тяжко болен Сизиф, и в бреду блаженном
счастливо шепчет бледным теням Тартара:
"Мамочка, перестань, ну зачем ты плачешь?

Сколько там той Голгофы, почти донес же."

* * *

Идущие на смерть приветствуют того,
кого приметят, добрыми словами
про ласточек, про цены на зерно,
про маленькую девочку в Алеппо,
которую зарезал прошлый месяц
один бандит; про качество ножей;
про то, что у хорошего ножа
ни имени, ни слез - один артикул,
да и того никто не вспоминает:
кого сгребли - так тот иди да режь.
С чего бы тут зерну не дорожать,
когда серпы и косы все в Алеппо?
Спасибо хоть, что ласточку поджаришь -

и вроде сыт, и даже без ножа.

* * *

Вот хитренький по холоду бежком
с седым, пустым подпенисным мешком
с дветысячестраничным рюкзаком
за ноющей ссутуленной спиною —
и думает: “Я хитренький и умный,
я никого за этих лет не нажил,
ни в ком я не посеял ни сыночка -
и потому неприбран и борзой,
и потому неприбранный и дерзкий,
и как увижу смерть за гастрономом,
ей покажу обложенный язык, -
нет, подойду, возьму за жухлый ворот
и покажу обложенный язык, -
такой синюшной, старой, пустобрюхой,
покорно собирающей бычки
среди нечистой петербуржской мойвы,
и отниму обложенный бычок,
и процежу сквозь жеванные зубы:
"Ты столько разоряла колыбели,
а мойву-то и некому поджарить,
за сигареткой некому сходить", -
и ничего за это мне не будет:
в какую-нибудь мартовскую ночь
ты вновь придешь, - усталая, худая, -
забрать из люльки сына или дочь, -
а в люльке книжный хлам и проч.;
так почему же ты язык мне кажешь?

так что же делал я за гастрономом?

* * *

Так, бывает, прижмешься щекой к соску -
только волос седой по сухой губе, -
а что пóтом пахнет - оно ничего:
полежал, пообнюхался - и привык.
И еще скажу - берегись ногтей:
если кто-то заполночь там, во тьме,
аж не просто молится, а дрожит,
и не за себя, а чтоб, скажем, пёс
не подох, - ну, или подох скорей, -
то, бывает, Он, позабыв себя,
позабудет и нас и как скребанет
(правда, сам же и склеит потом слезой), -
но и ты, товарищ, не будь дурак:
вьёшь гнездо - сильно волосы не дери,
поползешь куда - и тогда не дери,
не кури - рубаху Ему прожжешь,
и не думай, как оказался здесь:
оказался - стало быть, повезло,
а начнешь ворочаться перед сном -
у Него зудит, а ты не зуди -
не зуди, товарищ, не будь дурак;
а что кровью пахнет - оно ничего,
просто как соберешься ее лакать,
крáя раны зря языком не трожь,
и других не толкай, оно ни к чему:
тут от голода точно никто не помрет;
стой, за кем стоишь, и помни о том,
как Он обнял того, у которого пёс,
как Он обнял его позади ларька,
как Он обнял его под обрубки рук, -
тут-то мы к Нему за пазуху - шмыг,
тут-то мы и поняли, что к чему, -
а что пóтом пахнет - оно ничего:

тот-то так вонял - хоть святых выноси.

* * *

Ст. Львовскому

Это яблочко с кровоточинкой;
нам сырку бы, сырочку, девушка,
половиночку, сиречь, булочки
пол-бутылочки против белочки,
огуречик посола нежного
в присюсюканной грязной баночке,
в блядской колбочке с нижней полочки;
это будет такая нычечка,
в денном ужасе что ли точечка,
от которого лишь чк чк

ччк чк, ч чк чк.

* * *

"Последнюю сахарную голову наша гордая промышленность
торжественно выпустила к Пятидесятилетию
Великой Октябрьской Социалистической Революции."

Журнал "Пионер", 1982 год
год шестьдесят седьмой, и кру́гом сахарной головы
танцует девочка без колгот под клекот двух коммунальных плит;
кимвалы крышек над ней звенят, и кру́гом ходит тугой живот,
и дядя-тетрарх на нее глядит тяжелой раненной головой

и пахнет варевом бельевым и пережаренным табаком
и этой девочкой без отца, но с мутной матерью у плиты
сияют треснувшие черты слепящего сахарного лица,
белье синеет, ползут кресты от рам у Ирода по лицу

она хватается за сахарок рукой пионерскою деловой,
она охоча до сахарка, ей мать половником по рукам:
"а ну колготы, жопой вертеть уже большая, дяде пивка
подай" - а дяде зачем пивко, о Господи, дяде зачем пивка

поверишь, брат, я закрыл глаза, поверишь, брат, я спросил себя:
когда бы окоп, ты еще живой и я еще будто бы с головой -
то что бы я ради нее такой, какой бы я ради нее такой? -
и вышло, что я бы в ад головой, что я расплатился бы головой

о, утро в провиснях бельевых, в светлейших платах пододеял,
и чинно девочка в колготáх глотает гречневые комки,
и дядя кормит ее с руки, с трясущейся вывернутой руки
колючим колотым хрусталем в октябрьских сполохах неживых

и се предтеча таких красот, каких этот вчужий кефалофор
не мог и помыслить, сквозь гастроном усекновенный конус неся
и девочка, не намочив колгот, ступает по пятнам кухонных вод,
такая в красном галстуке вся, такая в этом галстуке вся

и славит радио торжества, и мать качается у плиты
нелепыми бедрами в такт труду перед соседками поводя
на блюде водится хоровод кругом известно какой звезды

на блюде поетая голова сипит изжеванные слова.

* * *

В окно выходит человек – без шляпы, босиком, -
и в дальний путь, и в дальний путь
срывается ничком
и там, где с каплющих бельёв струится затхлый сок,
встречает черных воробьев
летящих поперек.

Они его издалека
зовут попить пивка,
а он в ответ - "пока-пока",
в том смысле - "нет пока",
в том смысле, что смотреть туда ↑↑↑:
сюда идет вода
из неба черная вода спускается сюда:

—————на серый хлеб,

—————на серый сад,

—————на невскую слюду,

—————на этот город Петроград

—————в семнадцатом году.

О жалкий сильный человек без сил и босиком
решивший выбраться сухим, успеть уйти сухим:
опередив и мор, и глад, и черную водý
покинуть город Петроград в семнадцатом году:

—————и серый хлеб

—————и серый свод

—————где безысподня рать

—————вдруг наше сраное белье

—————решила простирнуть

И мерзость пенная в тазах
еще лишь кап да кап -
а он утек у них из лап
мимо железных труб
Он твердолоб и твердорот,
и, слава Господу,
все ближе город Петроград
в семнадцатом году.

Но выше выпала вода и падает быстрей
и говорит: Постой, босой, я за тобой, босой

—————и слизкий стыд

—————и сраный срам

—————и сладкая гнильца

ты думал – скинул бельецо и нету бельеца?
А ну сольемся у крыльца,
а ну обнимемса!..

О, бывший твердый человек,
раскисший человек
он лупит воздух так и сяк
не чуя скользких рук
не чуя мокрого лица и дряблого мясца,
сквозь черный каменный пирог
просачиваеца
сквозь серый град в кромешный ад
просачиваецццца
—————↓
—————↓
—————↓
-----------------------------------------------------------------
и вновь, как пять минут назад, под ним лежит в аду
весь этот город Петроград в семнадцатом году:

—————и ослепительный дымок

—————и жгучий ветерок

—————и темень красных воробьев,

——————————————————————летящих

——————————————————————поперек

* * *

Удобряй свой мартиролог, мальчик:
пусть растет развесистым и клюквым,
чтобы, знаешь, эдак сесть в тенечке
среди тех, кто сраму не имеет,
чтобы эдак ягодкою кислой
закусить того, кем закусилось
пополам с каким-то серым хреном
под холодным небом Вустерлица.
Мальчик, мальчик, надо ли стыдиться
если не стыдится, как ни тужься,
если кто попало смотрит в небо,

тронешь лапой - шепчет: «Все пустое»?

* * *

Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев
однажды столкнулись в степи с косарями:
иного прибили, иного убили, иного забили камнями.
Халдеев, Налдеев и Пепермалдеев
узрели трех ангелов над косарями:
иного прибили, иного убили, иного забили камнями.
Но вдруг неожиданно воздух надулся
и рухнул на землю камнями:
иного прибили, иного убили, иного забили камнями, -
но ухал Халдеев, ярился Налдеев,
а Пепермалдеев запасся камнями.
И шли они, шли, оттопырив карманы,
и пели, и пели, бредя чресполосьем:
«О наши курганы, родные курганы,

о тяжкие наши колосья!»

* * *

Белое такое, невесомое, и кружится, в рот раскрытый падает -
«Мама, мама, что это такое, - что это такое, мама?!» -
«Это манна, манна;
да веди ж себя по-человечески, горе мое, - мы ж не нищие, -
отоварим сахарные карточки, хлебные талончики;
Сене можно, Сеня безотцовщина, а тебе меня позорить нечего,
да еще и прямо перед ужином, - рот закрой и стой по-человечески

или за угол иди, чтоб я не видела.»

* * *

"Мы неправда не мучайте мы"
(Г. Дашевский)

На высоком моральном холме
мелкотравчатый выткан узор:
тут гвоздичка, там папороть нежный,
здесь торшер окружает светлом
исторически-алые мальвы;
вон и томик какого-то зэка
на овальном узбекском лугу,
вон и бледный хозяин пасется:
потрясет поседевшим руном,
пожует непростую страницу
и неясно кому говорит:

—————«О, как я исторически бледен,

—————как я горько могу ничего,

—————о, как бледное слово мое

—————не жилец в сухостойных дорожках

—————их высоких глухих коридоров,

—————о, зачем я все бэ или мэ, —

—————о, мне больно ни бэ и ни мэ

—————со своим собирательным “мы” —

—————помогите ж мне, боги торшера:

—————я простой, пусть я только читать

—————я простой, пусть мне больше не стыдно». ---

Не грусти, собирательный “мы”:
вон блеснула в руне золотинка,
холм высокий, а склоны пологи:
завтра глянешь на сильные плечи -
вот и ты, вот и мы пригодимшись,

клок, не клок - а Колхиду спасли.

* * *

—————(Прекрасны ланиты твои под подвесками,

—————шея твоя в ожерельях.

—————Песн. 1:9)

О эти бедра
шейки которых
не ведали перелома

О тонкие пальцы
без тяжелых перстней
артрита

О нежные шеи
на длинных
нестершихся позвонках

О, как мы ждем вас
на этой стороне

тряся головами.

* * *

о, моя Сиянна,
по команде «смирно»
покажи мне дулю
и лети на волю,
чтобы мене грешному
велеть было некому:
«по команде вольно

сделай мне не больно».

* * *

ОПЕРЕТТА О НЕДУЖНЫХ МНОГИХ ИЛИ О ЕДИНОМ

О. Пащенко, С. Круглову

В небе над палатой на восемь нар
Всенощная Зверь высоко поет
сладострастным голосом ектенным:

—————«И за тех прошу, и за тех прошу,

—————А всё мне кажется, что не за тех прошу:

—————первый рце «Судно!», пятый рце «Суда!»,

—————третий просит себе на третий глаз бельмá --->

——————————я же и в оба вижу, что там, где плоть отстает от ран

——————————(то есть перестает

——————————приставать, спрашивать, что не так)

——————————там заводится некоторый Фома, -

——————————мелкоклеточный, чешущий языком, -

——————————и давай расчесывать языком

——————————со своим стрептокококом.

—————Кто учил тебя, Томми, этому языку,

—————этой наждачной вере в органолептику,

—————во вложенье живаго вертлявого языка

—————в любаго однакодышащего мудака?»

—————Ф о м а, б а с о м:

—————Господа Христа нашего па-поч-ка-а-а-а.

—————В с е н о щ н а я З в е р ь:

—————Господи! Видишь Ты этого мудака?

—————Ты видал ли, Господи, эдакого мудака?

—————Я прошу: хоть ненадолго

—————боль его, перейди на меня:

—————обмороком, липким мороком,

—————подвздошным комом, едким болюсом,

—————свинячим ужасом.

——————————Нахуй тех, кто с диагнозом, -

——————————судноходов, алголиков,

——————————заклепанных во вся кампа́ны

——————————анестезированных благосклонно

——————————контрольным в спину;

——————————лучше глянь на вот этого,

——————————на вот этого, тепло одетого,

—————хорошо одетого, языкатого,

—————с девяносто пятью, понимаешь, тезисами

—————и костылем

—————железнодорожным ---->

——————————вот у кого раскалывается голова

——————————на такие слова и остальные слова,

——————————вот кому ни судна, ни покрышки,

——————————ни присяжной поблажки, ни папской сушеной плюшки,

—————а только плоть до него доматывается,

—————то подзуживает, то сукровится,

—————ноет по утрам, воет вечером

—————однокамерным контратенором с присвистом:

—————П л о т ь:

—————В левом боку - фьюить-фить-фить -

—————в левом боку – фьюить-фить-фить –

—————что-то не так у меня.

—————А ну, Фома Ганцович, глянь – фить-фить-

—————а ну, Фома Ганцович, глянь – фить-фить-

—————а ну, отлижи, а ну, убедись,

—————что там действительно вход в провал,

—————в неплотскую присную духоту,

—————где даже твой копьевидный язык

—————способен всего лишь фьюить-фить-фить,

—————хотя в нем, - ломаном, полуживом, -

—————давно ни косточки целой нет, -

——————————а я помолчу, а я помолчу, а я помолчу

——————————тебе.

—————Ф о м а, п р и ч а в к и в а я:

—————Там глубже, глубже кто-то скулит

—————Там глубже, глубже совсем горячо

—————О, я и сам бы туда сошел

—————и каждого б'ольного червячка

—————за хвостик вывел на белый свет,

—————предварительно здорово отчитав, -

—————да что-то вход пока тесноват --->

——————————а ну полижу, а ну полижу, а ну полижу

——————————еще.

В небе над палатой на восемь нар

кто-то прикрывает воспаленные глаза;

все его енотики тоскуют и не спят

все его лисята из терновника поют

и не то чтоб глупости, а просто не о том:

—————о каких-то мшанках на терновом языке

—————о каких-то бяшках с языкатым ножевым

—————о волчках, свивающих терновые венцы --?

а он-то, между прочим, подписался не на то:

на сутки через трое минус двое выходных, --

а всей этой подстанции на это и наплевать

для них он, понимаете, вообще не человек.

—————Иди ко мне, Ектения, уж я с тебя спрошу

—————полночную заутреню во славу кой-кого

—————(и Первого, и Пятого, и трое глаз в одном)

—————за Папу и за Маму и за тезис номер семь ---->

А только потом, красавица, не говори суду,

что это твое «Помилуй меня, родной» значило «Не подходи, родной,

нет уж, сиди, родной, там, где сидишь, родной,

а только слушай меня, родной, и кивай, родной,

тут не ругай, родной, а там не пугай, родной,

а в остальном, родной, не замай, родной».

————(л о в к о——п р и х в а т ы в а е т——В с е н о щ н у ю——З в е р ь

————д в у м я——п а л ь ц а м и——з а——п е р е п о н к у——к р ы л а,——щ е к о ч е т

————е е——к о н ч и к о м——о г р о м н о г о——я з ы к а——п о д——п о д б о р о д к о м;

————т а——п а н и ч е с к и——в е р е щ и т——н а——л а т ы н и)

—————В е р х н и й:

—————О девочка моя простая,

—————о мышка черная простая,

—————к чему чины твоей литии, -

——————————скажи мне что-нибудь просто-о-е,

——————————проси мне что-нибудь просто-о-е,

——————————скули мне что-нибудь просто-о-е,

——————————визжи мне что-нибудь просто-о-е --->

—————О б о д р а н н ы й——В а р ф о л о м е й (с——ш е с т о й——к о й к и,

—————в н е з а п н ы м——ф а л ь ц е т о м):

—————…как чье-то тело холосто-о-е,

—————на лоне скушного поко-о-я

—————в тревоге пламенного бо-о-я

—————еще живо-о-о-о-е.

* * *

Смерть - девочка в платке аляповатом,
на каблах, русскоглазая, с приветом
от всех, кто говорил, что не в последний

А ейный Папка, что ни воскресенье,
пошатываясь, туго воскресает
и хвать за хвост змеиный с белым бантом
и ну ее об зеркало портретом -
куд-д-да к ребятам?!..

Красавица моя и продавщица,
минейщица из темной электрички,
с холодными и волглыми томами
в суме подметной --

Он не один, а ты одна такая,
одна лишь ты простая, как жюльверны
или кроссворды под скупой обложкой:
раскинуть руки по горизонтали
и голову держать повертикальней,
когда диагональ войдет под ребра
и все сойдется.

Вон как тебя мотает по вагону,
приложит головой о понедельник,
а там и об субботу переплющит;
терпи, терпи, прячь сотки в трущий лифчик,
в Балашихе пописать и обратно
хорошие, да я же сама читаю
берите обе

Красавица и чтица-накопица
с подружкой на однушку в Бирюлево
огромную и черную и в звездах
(как мы поймем в какую-нибудь среду,
под сень ее алтарную ступая
с катетером, торчащим из-под ребер,
с начищенным желудком) --

прийди сквозь тамбур к нам, простым ребятам,
а то мы все прочли, что не вернули,
когда садились в эту электричку
махали, обещали не в последний

а им теперь и спрашивать неловко

* * *

За нашу и вашу свободу
зашли покурить ангела́.
Над нашей и вашей свободой
плывет неживой говорок.
Подышат, сквозь вашу свободу
пройдут - и с молитвой простой
продолжат об нашу свободу

небесные лбы разбивать.

* * *

(Поглядите, как бросается
Белый низ на черный верх.
М. Айзенберг)

—————Саше

Вот она, моя красавица Москва;
посмотри в ее невинные глаза:
«Сулеймановна, отвесь-ка мне мясца:
два замерзших под мостом окорочка».
Нарастай, живое тело холодца,
верь, капустная пустая голова:
доедят печных румяных молодцов,
так и мы с тобой сойдем за молодца.
Бледномясый непроваренный дружок,
навались пустым ребром на посошок:
эту мокрую клеенку пересечь,
с мутным хреном за Москву перетереть,
похвалиться, что держался молодцом
в нашем майском победившем холодце,
и на вилочке, на вилочке торчал,
и под ложечкой, под ложечкой темно.
Зубы кроет чистым золотом Москва,
чтоб Господь ей в рот смотрел, а не в глаза;
Сулеймановна, на кончике ножа

поднеси нам порошка и ешь уже.

* * *

Синие вагоны, черная вода;
ты еще зеленый, не живи сюда.
Не пылит дорога, не поет конвой;

посиди немного, нам до кольцевой.